Камни последней стены - Страница 63

— Да, — наконец выдавил он мрачно из себя, — его убрали по ошибке. Тогда такие вещи случались. Да, он был моим партнером. — И не дожидаясь каких-либо слов от собеседника, он поднял стакан и, не чокаясь, залпом выпил. На этот раз капуста показалась ему горькой. Менарт пригубил свой стакан. Поставил его на стол.

— Ты настоящий, — ровным голосом сказал он. — Другой бы правды не сказал.

— А ты думаешь, что я приехал сюда, чтобы узнать как ты живешь? — разозлился Дронго. — Или ты думаешь, что только ты один остался такой после девяностого года? Знаешь, что со мной было? Я тебе расскажу, если тебе интересно. В восемьдесят восьмом меня послали в Нью-Йорк — боялись покушения во время встречи Горбачева с американским президентом. Покушения не было, а меня чуть не отправили на тот свет. Я провалялся в больницах почти два года. А потом меня вызвали и отправили в Австрию. Где подставили американцам. Убрали Марка по ошибке, а потом подставили меня американцам.

Он не стал говорить про Натали, не стал рассказывать, как она спасла его и погибла в венском аэропорту. Но Менарт почувствовал эту боль. Такое состояние невозможно сыграть.

— Мне тоже было нелегко, — признался Менарт.

Дронго молча посмотрел на него.

— Вы отняли у меня прошлое и будущее, — тяжело выдохнул Менарт. — Жена ушла от меня с сыном. Он сейчас уже взрослый, учится на врача. Они живут в Лейпциге, а я здесь, в этой глуши. Он стесняется сказать своим друзьям, кем был его отец. Он стесняется, что я работал на разведку ГДР. Что я был офицером. Представляешь, как мне больно? Он считает, что мы все были обмануты. Что нас обманывали Хонеккер и Мильке, вся эта партийная шушера. Ему сейчас двадцать. А ведь раньше он мной гордился. Когда пошел в первый класс, мы пошли с ним вместе. И он держал меня за руку. А сейчас? Вы отняли у меня мою семью, мою страну, мое будущее, моего сына. Вы предали нашу историю, наше прошлое.

— Хватит, — перебил его Дронго, — возьми себя в руки. Твои проблемы — это только твои проблемы, и больше никого они не касаются. Думаешь, мне легко? У меня тоже отняли мою страну. Я до сих пор живу в Москве как иностранец, не получив российского гражданства. У меня тоже отняли прошлое и будущее. Но я не стал работать сторожем, не стал жаловаться на свою судьбу, не стал «устраивать» жизнь по образу и подобию многих из своих бывших коллег. Если ты будешь сидеть здесь и ждать, пока твой сын поймет твои проблемы, пройдет еще много лет. Побрейся, надень новый костюм и поезжай в Лейпциг. Напомни ему про первый класс, расскажи ему всю правду. И может, он начнет что-то понимать.

Менарт молчал. Затем они одновременно потянулись к бутылке, и оба улыбнулись. Дронго убрал руку, позволив хозяину разлить водку в стаканы.

— Я возьму твой лимон, — сказал Дронго. — Он тебе все равно не нужен.

— Бери, — разрешил Менарт.

Дронго взял вторую половину лимона и выжал себе в стакан. Они выпили, на этот раз легко чокнувшись.

— За тебя, — сказал Дронго.

— За тебя, — выдавил Менарт.

Он поставил стакан на стол, взял кусок колбасы и начал сосредоточенно жевать.

— В девяносто втором застрелился мой брат, — начал говорить Менарт, уставившись в одну точку. — Он был партийным функционером, работал еще с Модровым в Дрездене. Разумеется, после объединения он не смог найти себе работу. А из партии он никогда не выходил. Знаешь, не был обманутым, нет. Он действительно верил в преимущество нашего строя. Верил, что мы можем построить идеальное общество, которое будет примером для всех немцев в мире. Как ему было тяжело!

Менарт посмотрел на водку, но не стал больше пить. В бутылке оставалось как раз на два стакана.

— Сколько людей вы бросили, — укоризненно сказал он, — сколько предали. Я знаю, что генерал Вольф несколько раз писал личные письма Горбачеву, когда тот еще был президентом и договаривался с Колем об объединении Германии. И Горбачев ему не ответил. Вольф умолял помочь нашим людям, оставшимся в Германии, просил хотя бы не осуждать их на длительные сроки, не сажать в тюрьмы. Горбачев не ответил. Ему тогда было важно получить Нобелевскую премию. О судьбе немцев он уже не думал. Ты знаешь, сколько людей сидят сейчас в тюрьмах? Только потому, что они честно исполняли свой долг. Пограничники, которые охраняли границы своего государства, между прочим, принятого в ООН и признанного всем миром. Бывшие сотрудники разведки, которые были настоящими героями ГДР, а стали предателями в объединенной Германии. Сколько бывших партийных функционеров, веривших в дружбу с Москвой, остались без работы. Сколько бывших офицеров нашей армии работают сторожами и охранниками. А ты говоришь, это мои проблемы. Клаус Баумгартен, Дитер Тайхман, Хайнц Тиме, Гердхард Лоренц, наконец мой близкий знакомый, генерал Карл Леонхарт. Все эти генералы были героями в моей стране, все они гордились своей честной, безупречно прожитой жизнью. Они были пограничниками и охраняли свою страну. По большому счету они охраняли мир от новой мировой войны. И всех их победители посадили в тюрьму. Всех без исключения. Они сейчас сидят за то, что были настоящими офицерами, присягавшими своей стране.

Менарт чуть не задохнулся от обиды. Он поднялся, достал бутылку минеральной воды, налил себе большой стакан и залпом выпил его. Потом снова сел на свое место и продолжил свой монолог.

— А потом вы выдали Хонеккера. Он всю свою жизнь доверял вам, верил в дружбу русских и немцев. Он так вам верил, что решил переехать в Москву. А вы его выдали. Несколько старых друзей побывали у Хонеккера в тюрьме. И даже там он держался. Знаешь, он мне никогда не нравился. Разве он мог понравиться нормальному человеку? Ты его наверняка помнишь. Марксистский догматик, сухой, черствый, даже внешне чем-то напоминавший вашего Суслова. Но своей мученической смертью он искупил все свои грехи. Говорят, что человек может притвориться при жизни, но чтобы его понять, нужно посмотреть, как он умирает. Так вот. Хонеккер умер как герой. Я видел кадры, когда в Москве его выдавали ФРГ. Он поднял сжатый кулак и сел в машину. Ты знаешь, когда я это увидел, то почувствовал, что не могу удержаться от слез. Весь мир знал, что на выдаче настаивал тогдашний министр иностранных дел России Андрей Козырев. Я подумал, что поеду в Москву только для того, чтобы дать ему пощечину. Хонеккер был на последней стадии болезни. Российские врачи знали, что он болен раком. Но по приказу Козырева они сделали вид, что ничего не заметили. Даже в объединенной Германии, даже при правительстве Коля нельзя было посадить на скамью подсудимых такого больного человека. И Хонеккера отпустили к дочери.